Урумов Тамерлан Михайлович  

(1928) 

Инженер горной промышленности. За разработку и внедрение новой технологии добычи руд с использованием самоходного оборудования в 1970 г. удостоен Государственной премии СССР. 

СТУПЕНИ ТАМЕРЛАНА УРУМОВА  

(25 июня 2003 г.). 

Его имя золотыми буквами вписано в историю горной промышленности СССР. Его выдающийся вклад в развитие отечественной цветной металлургии отмечен орденом Октябрьской революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом «Знак Почета». Он – лауреат Государственной премии СССР, кандидат технических наук, заслуженный горняк Казахской ССР. 

Все сказанное – о нашем земляке, уроженце села Красногор Тамерлане Михайловиче Урумове, который сегодня является гостем редакции «СО», а значит – и тысяч читателей нашей газеты. 

Тамерлан Михайлович в течение ряда лет относился к тому уровню руководителей производства, вопрос о назначении которых на должность решался прямо в кабинетах ЦК КПСС, а приказы о назначении, впрочем, как и о снятии с должности, подписывали союзные министры. Вот так и Тамерлан Урумов в декабре 1981 года приказом министра цветной металлургии П. Ф. Ломако был назначен директором Джезказганского горно-металлургического комбината. Что представлял из себя комбинат? Это огромный промышленный комплекс, включавший 10 шахт, три из которых – настоящие гиганты, плюс два карьера, две обогатительные фабрики, медеплавильный завод и десятки вспомогательных подразделений. А работало на комбинате около 40 тысяч человек. 

По-разному приходят люди в профессию. Не всегда изначально выбор бывает осознанным, воплощением юношеской мечты. А как этот процесс происходил у гостя «СО»? С этого и началась наша беседа с Тамерланом Михайловичем в редакционной гостиной. 

– Не хочу кривить душой, не было у меня мечты стать горным инженером. Хотел быть морским офицером, и после окончания десятилетки тайком от родителей отправил документы в Бакинское военно-морское училище. Оттуда пришел письменный вызов, который я до поры до времени прятал под подушкой. Но все тайное рано или поздно становится явным. В один прекрасный день отец узнал о моих планах и наложил на них «вето». Что делать? И тут я вспомнил рассказы близкого родственника, ранее работавшего на Садонском свинцово-цинковом комбинате. Это и подтолкнуло к следующему шагу – поступить в наш Горно-металлургический институт, на горный факультет. 

– Легко ли было тогда выпускнику сельской школы тягаться с городскими ребятами? 

– Вы знаете, я закончил школу в 1946 году. В тот год очень трудно было поступить в вуз всем вчерашним выпускникам – что городским, что сельским. Дело в том, что началась массовая демобилизация из армии фронтовиков. Они имели право внеконкурсного поступления в институт. Например, на горном факультете для школьников выделили всего 10 мест. Представляете, какой был конкурс, учитывая популярность профессии? Мне повезло, стал одним из десятка счастливчиков. Впрочем, повезло еще раньше, в школе, где у нас был прекрасный учитель математики. Именно основательная математическая подготовка и позволила мне преодолеть конкурсный барьер. Это – к вопросу о городских и сельских выпускниках. 

– И началось восхождение… 

– Да, полуголодное, полураздетое, но – гордое, достойное. Мы гордились тем, что учимся на престижном факультете, что у студентов-горняков есть даже специальная форма. Одевая ее, чувствовали себя чуть ли не генералами. Когда первый раз отправились на производственную практику в Садон, стали немного зарабатывать, и это тоже не могло не быть предметом гордости. У нас были очень требовательные и в то же время добрые, отзывчивые преподаватели. Даже во время практики, вне стен института мы постоянно чувствовали их заботу и внимание. 

– Тамерлан Михайлович, но вот наступил 1951 год. Позади студенческая жизнь, впереди – «широка страна моя родная». Вы выбрали далекий Казахстан. Романтика позвала? 

– Закон распределения. Сам-то я хотел остаться на Садонском комбинате, просился туда. Но мне дали понять, что надо ехать туда, куда направляют. А в те годы с этим строго было, за неприбытие к месту распределения молодой специалист нес уголовную ответственность. 

Вот так я и оказался в Джезказгане с климатом далеко не кавказским: жара, кругом песок, ни одного дерева, привозная вода. Но, забегая вперед, скажу: никогда за 45 лет работы в этом городе не пожалел, что приехал туда. 

Трудиться начал горным мастером, потом – начальником участка, главным инженером шахты, начальником шахты. Был главным инженером, директором рудника, главным инженером комбината, наконец, – директором комбината. 

– Словом, ни одной ступени на карьерной лестнице вы не перепрыгнули. 

– Именно так. И я рад этому, потому что прежде чем возглавить огромный комбинат, досконально изучил всю схему его составляющих. Джезказганский горно-металлургический комбинат – это мощнейшее предприятие в своей отрасли. Оно давало более трети меди, производимой в СССР. Не хвастовства ради, но замечу, что в течение десяти лет, в бытность мою директором, комбинат работал стабильно, все государственные задания выполнял успешно. 

– Тамерлан Михайлович, развал великой страны, потеря казавшихся незыблемыми экономических связей союзных республик больно ударили и по крупным промышленным предприятиям, не говоря уже о средних и мелких. Многие из них просто приказали долго жить. А как сложилась судьба Джезказганского ГМК? 

– Вы знаете, наш комбинат не очень пострадал от всех этих трагичных в общем-то для страны событий. И это закономерно. Во-первых, весь рабочий цикл на комбинате – замкнутый: добыча руды, его обогащение, получение конечного продукта – все в одних руках, так сказать, под одной крышей. Во-вторых, почти вся продукция комбината поставлялась за границу, и потребители как брали ее, так и продолжали брать. А это крупнейшие концерны в Европе и Азии. 

– Но в вашей личной судьбе 1991 год сыграл не очень приятную роль. 

– Вы имеете в виду представление меня к званию? Действительно, именно в том году меня представили к званию Героя Социалистического Труда, но тут грянул ГКЧП, затем развал СССР. Не до меня было.  

В конце концов, звания не определяют место в жизни. Я благодарен судьбе за то, что выбрал профессию горняка, за то, что в моей жизни есть Джезказган, которому отдал 45 лет. Я горжусь тем, что окончил Северо-Кавказский горно-металлургический институт, который всегда готовил прекрасных специалистов. Знаете, за долгие годы работы на разных должностях мне пришлось общаться со многими коллегами, в том числе и с выпускниками нашего вуза. И скажу, ни чуть не преувеличивая: специалисты с дипломами СКГМИ всегда ценились очень высоко. По уровню подготовки выпускников разве что Томский горно-металлургический институт можно поставить рядом с ним. 

– Тамерлан Михайлович, когда-то вам не удалось остаться работать на Садонском комбинате. Но о его делах вы, наверное, были наслышаны. Вполне благополучное в советские времена предприятие с развалом СССР резко сдало позиции и сейчас влачит жалкое существование. Как вы думаете, почему? 

– В свое время я поддерживал отношения с Садонским комбинатом. Мы в Джезказгане добывали очень хорошие цинковые руды и поставляли их в Усть-Каменогорский свинцово-цинковый комбинат, которым руководил хороший мой приятель. Однажды я попросил его дать мне официальную бумагу, подтверждающую, что комбинат не в состоянии перерабатывать нашу руду. Тот согласился. И тогда я распорядился отправлять цинковый концентрат на ССЦК, почти бесплатно.Надеялся, что полученная при этом прибыль пойдет на социально-бытовые нужды шахтеров. Но, к сожалению, спустя время узнал, что руководство здешнего комбината распоряжается прибылью, мягко говоря, не совсем по-хозяйски. Поставки пришлось прекратить. 

Теперь что касается судьбы комбината в постсоветские времена. На мой взгляд, она была предрешена задолго до «смутных времен». Во-первых, оборудование, технологии здесь не обновлялись десятками лет. Если бы в свое время мы в Джезказгане всерьез не взялись за решение этих вопросов, вполне могли оказаться в подобной ситуации. Далее, Садонский комбинат – это, на мой взгляд, вовсе не комбинат, так как не выпускает конечного продукта. В самом деле, руда добывается, обогащается, а металл из нее получает совершенно постороннее предприятие, которое диктует свои условия сотрудничества (имею в виду завод «Электроцинк»). Цену, так во всем мире, имеет конечный продукт, и кому он принадлежит, тот и «заказывает музыку». И еще один тяжкий груз для комбината – содержание всей инфраструктуры шахтерских поселков. Вот все это вместе взятое и предопределило судьбу комбината. Конечно, очень обидно, что так случилось. Но если меня кто-нибудь спросит: есть ли будущее у Садона, отвечу прямо – не знаю. При нынешнем положении дел оптимизма не испытываю. 

– И последний вопрос, Тамерлан Михайлович: чем вы сейчас занимаетесь? 

– Я уже говорил, что Джезказганский комбинат даже в самые тяжелые для всех времена работал с приличной прибылью, основная продукция – медь – на мировом рынке была нарасхват из-за высочайшего качества. Кроме того, мы производили серебро, золото, ряд других металлов, в том числе осмий, один грамм которого на мировом рынке стоит 50 тысяч долларов. Одним словом, все шло хорошо. Но к середине 90-х годов вокруг комбината стали происходить непонятные игры, думается, не без ведома руководства Казахстана. В частности, предлагалось передать руководство объединением южнокорейской фирме, которая покупала у нас медь. Но при чем здесь Южная Корея, где понятия не имеют, как добывать руду и получать из нее металл?! Были и другие попытки экспериментировать с комбинатом. 

В создавшихся условиях я счел необходимым подать в отставку. С 1996 года нахожусь на пенсии и живу в Москве, воспитываю внуков. Увлекательное, должен вам сказать, занятие. Но, честно вам скажу, нравится мне в столице не очень, а потому, даст Бог, перееду на родину на постоянное место жительства. Ведь мои корни – в с. Красногор, там родительский дом. 

–И надо полагать, Тамерлан Михайлович, ваши опыт и знания еще пригодятся в республике. Спасибо за беседу и встречу. 

– Всегда рад встречам с земляками. 

Е. ИЗМАИЛОВ  

http://sevos.alanianet.ru/010703/10.htm